сумел бы разыскать жилище Соколиного Глаза. Оно затерялось в шахте, чьи штольни, штреки, забои каким-то колдовством очутились вдруг на земной поверхности и превратились в коридоры, дворы, лабиринты наружных и внутренних лестниц и самых диковинных закоулков.

Соколиный Глаз, держа вдову за руку, вел ее за собой по темным, опасным для жизни, насквозь прогнившим деревянным галереям, поворачивал вправо, влево, то подымался по ступенькам вверх, то спускался вниз, чтобы затем снова подняться. Глаза кошечки светились двумя зелеными точками.

Комната была залита лунным светом. Как изнывающий от боли и страха пациент, садясь в зубоврачебное кресло, говорит себе: «Теперь — все!» — так и Соколиный Глаз, еще не выпустив из рук кошечку, выдавил из себя роковой вопрос и при этом до того беспомощно посмотрел вправо, что не менее боязливая в сердечных делах фрау Юлия, собрав все свое мужество, встала на цыпочки и провела тоненькой ручкой по его волосам.

— Как у вас здесь хорошо! — Они смотрели в окно на раскинувшийся внизу, как бы отрешенный от мира сад женского монастыря; в трепетном голубоватом сиянии луны там, казалось, скользили белые тела молодых монахинь, не находивших себе покоя и искавших друг друга.

Кровати красного дерева стояли рядышком. На обеих тумбочках красовалось по крохотному ночнику с зеленым абажуром. Полный спальный гарнитур. Они улеглись.

Кошечка, свернувшись клубочком, спала на подоконнике. Домашний очаг был основан.

III

Чета Люксов и чета Штрихмюллеров отправились на вокзал встречать тетушку. Каждые пять шагов зятья останавливались и ожесточенно спорили.

— Но согласись, что такая почтенная дама нуждается в удобствах! А где у вас удобства? При ее средствах она может их требовать. — Тут господин Штрихмюллер приосанился и упер руки в бока. — А у нас паровое отопление. — И пошел дальше.

Ганс Люкс остался в одиночестве под мигающим пламенем газового фонаря; он стоял, согнувшись для отпора, плотно сжав губы и не находя, что возразить.

— Она моя приемная мать, а не твоя… Я для нее уже и комнату приготовил, значит, то есть заново оклеил, кресло купил, — крикнул он вдогонку.

— Комнату приготовил! Кресло купил! Смешно даже говорить о таких грошах… Хорошо, я возмещу тебе расходы. Впрочем, тетушке самой решать, у кого ей поселиться. Не захочешь же ты силой принудить бедную старушку.

— Тетушка? Какая она тебе тетушка?

— Зато она мне тетушка! Такая же, как и тебе… Мой муж не какой-нибудь проходимец, искатель наследства! — воскликнула фрау Штрихмюллер, а ее муж, бросив взгляд на зятя, развел руками.

— Давайте договоримся так: сперва у нас, потом — у вас, — сказал господин Штрихмюллер. — Пусть у старушки будет хоть какое-то разнообразие. Она с дороги, конечно, очень устанет, а мы живем у самого вокзала. — В одной из боковых улиц рядом с вокзалом у него был собственный одноэтажный домик в восемь крохотных комнаток, шесть из которых он сдавал приезжим. На тетушкины деньги он мечтал надстроить второй этаж и превратить домик в настоящую маленькую гостиницу.

На платформе напряжение достигло предела. Было не до разговоров. Все молча, сосредоточенно глядели на две блестящие полоски рельсов, по которым должен был прибыть запаздывавший поезд.

Начальник станции в красной фуражке, проходя мимо Ганса Люкса, спросил:

— Ну как, обещают вам что-нибудь?

Тут подошел поезд.

— Какая она из себя? — воскликнул господин Штрихмюллер и, подхватив жену под руку, побежал вдоль платформы. — Может, она и не приехала. Опоздала на поезд! Старушка ведь!

Кричали носильщики. На гладком теле состава появились наросты, носильщики срывали их с лихорадочной поспешностью. Поезд стоял всего две минуты.

— Нет ее? Какая же она из себя?

— Значит, то есть вон там!

В черной рамке окна появился обтянутый желтой кожей череп, а за ним цветущее лицо молодого пастора, который, отчаянно кривя рот, выкрикивал какие-то английские слова. К ним ринулись носильщики. Первым из вагона выскочил провожавший тетушку из-за океана американский пастор. У него была только одна рука. Правый рукав свисал, безжизненный и черный.

— Вот они, голубчики. Так я и думала, — сказала восьмидесятидвухлетняя старушка и ткнула своего воспитанника зонтом в грудь.

— А это не иначе как зятек Штрихмюллер. Сразу тебя признала. Уж очень ты похож на свою фотографию! На одну! На другие не особенно… Спасибо, что так часто писал. Последнее письмо я получила перед самым отъездом. Мастер писать, ничего не скажешь!

Фиолетово-розовое лицо господина Штрихмюллера — он был рыжеватый блондин с огненно-красной бородкой клинышком — засияло от удовольствия.

— Пуститься в такую дальнюю дорогу! Тут надобно мужество!

— Насчет мужества это ты прав!.. Чего стоит один пароход! Но господин пастор — он все для меня сделал. Он у нас пастором там, в округе… На пароходе и то проповедовал.

Пастор скромно стоял в сторонке и умильно улыбался трогательному свиданию. На его свежих румяных щеках золотился нежный, как у персика, пушок. Ему минуло двадцать шесть лет, и он был отцом четверых детей. Тетушка оплачивала своему провожатому проезд туда и обратно и дала денег на побывку в Европе. Пастор давно хотел проведать своих родителей в Саксонии.

— Чего ты так на меня уставился? — Она окинула взглядом свою черную, в белых шашечках шерстяную юбку. — Что на мне все та же юбка? Да, я берегу свои вещи.

— Вы, тетенька, человек старого закала… Пойду за извозчиком, — сказал господин Штрихмюллер и бодро осклабился, показав все зубы, словно собирался впиться в яблоко.

Ганс Люкс еще слова не вымолвил. Жена его с тем безмятежным спокойствием, которое не изменяло ей нигде и никогда, наблюдала, улыбаясь, за присутствующими, она и участвовала в знаменательном событии и оставалась к нему так безучастна, будто прожила целые века, не ведая забот, и еще собиралась прожить века и века.

— Ну что же мы стоим? — Старуха первая двинулась к выходу. — Господи, а сундук-то мой!

Но сундук уже погрузили на пролетку. Господин Штрихмюллер, стоя на подножке, подсадил тетушку, услужливо помог пастору и уселся сам.

— Я живу у самого вокзала. Хороший дом! Паровое отопление!

Она сказала: «No» — единственное английское слово, которому выучилась за двадцать шесть лет.

— Не любительница я этих новомодных штучек. Везите меня на старую квартиру… Чего он не едет?

Нанимая извозчика, господин Штрихмюллер дал свой адрес.

Тетушка ткнула извозчика зонтом в спину.

— Поезжай сперва по Королевской улице, потом по Соборной, через старый мост, въедешь на Целлерберг до дома двадцать семь, где Фогельсбург, там мы и живем. — И, обращаясь к господину Штрихмюллеру, добавила: — Вот видишь, не забыла. Все помню.

Извозчик дернул вожжами, и пролетка покатила к